… Так влюбливаются в любовь. (Письмо поэту)

 Мгновения. Слова. Мокрый песок после шторма. Ветер и внезапный дождь, бьющий по перилам балкона. Голос у самого уха. Белёсые облака за листами стёкл. Шёпот в наушниках- ракушках - наперебой, что нельзя разобрать ни слова. Так влюбливаются в любовь, так -  до потери чувства.

Потому что воздух – синь, потому что время – осень. Потому что так вмалчиваются в тихость, потому что так вшёптываются в шёпот.

 Мой блокнот распух от молчания, листы пожелтели, а стикеры потерялись.

 - Здравствуйте, Марина!
Знаете, совсем осень. Море набегает на босые ноги, а сны тонут в чёрной воде, как в омуте.
Возможно, наше прощание затянулось и режет пальцы об острый балтийский камень.

Знаете, вы научили думать. Ощущать мысли на кончиках пальцев, чувствовать, как слова струятся по венам и потом отдаются болью где- то под сердцем.

Ведь стоит только подумать, просто вспомнить, чтобы опять окунуться в морскую пучину, словно упасть в пропасть. Бродить по морскому дну, увязая в иле и путаясь в травах.
Наверное, нам было бы так просто молчать вместе. Сидеть на скамейке спинами, перебирать слова в карманах, гадать на кофейной гуще, считать облака- города. Собирать чемоданы: книги, тетради. Перевязать всё бечёвкой, присесть на дорожку. Неизвестно, кому больнее.  
Всего- то  сутки без Бога. Двадцать четыре часа без садов вечности, где внизу текут реки.
Если вы протянете патрон на перроне, я выстрелю. Зажимая рану, прижмусь к прикладу, ведь умирают всегда на рассвете, а в полночь собирают все обстоятельства.
Отыскивают коробки со старыми письмами, роются в архивах « Skype“. Отталкиваются от дна, подбирают осколки, но уже не пытаются склеить и расставить по полочкам.  Торопятся, боясь не успеть до рассвета, отключают телефоны и диктофон.
Не надо, чтобы кто- то слышал, как будет больно.
И горько.

Я расскажу, можно? …

Просто я тоже хотела

Жить с Вами

В маленьком городе,

Где вечные сумерки

И вечные колокола…

Хотела жить, чтобы Он возвращался под утро. Клал голову мне на колени, а утро ещё не рассыпалось свежестью проснувшегося дня. Когда ещё не шипел включенный чайник и не готова яичница.

Когда не ночь, не утро.

Когда бы мы молчали, расплываясь друг в друге, наполняя тела не собой, а ветром за окнами. Дождём, осенью или зимой даже, морем далёким, с шумом набегающих волн, небом, облаками в лужах, деревьями с голыми пальцами- сучьями.

Шумом и болью. Дыханием и множеством звёзд, ещё не успевших погаснуть, раскинутых по коже сверкающим рисунком.

Слова таяли бы снегом, застывали между пальцев, вытекали из уголков рта, остывали где-то под языком, катились по телу, по венам, оживали стоном где-то у виска, падали на пол, звонко разбиваясь и рассыпаясь.

Когда Он  читал  бы меня, как книгу, перелистывал страницу за страницей, молча шевелил губами, перечитывая, путался в пуговицах, шнурках и поясах. Таял февралём, снегом, звенел капелью за стеклом, по подоконнику. Оставался стихами, витиеватыми строчками на коже, на ладонях, на запястьях.

Проваливался в одеяла, подушки, простыни, рассыпался солёными брызгами по губам и щекам, нависал тяжёлой грозовой тучей, вздрагивал последним длинным вдохом.

Становился неожиданно слабым и беспомощным, клал голову мне на колени и перечитывал всё  заново, как книгу, большую и толстую.  

Я бы хотела, чтобы то утро еще раз наполнило меня запахом моря. Окатило с ног до головы, чтобы, вынырнув и отдышавшись, увидела лишь бескрайность летящих волн и чаек, важно разгуливающих по песку, и Вас.

- Если что-то болит — молчи! – сказали бы Вы. – Помни,  ударят именно туда. Не пожалеют!

Конечно. 

Мы весь день печём пироги и зовём гостей. Читаем стихи и  пахнем потом ветром и самбукой.

- Напишешь мне письмо, а? – попросит неожиданно. – А я выучу его наизусть.

- Зачем?

- Чтобы помнить.

Потому что только так влюбливаются в любовь, так впадываются в пропасть. Так вбаливаются в любовь, так впадываются в: падать…