Завтрак с Ремарком

Когда-нибудь обязательно наступит именно это утро.

Оно раздавит город солнечным светом, просочится под кожу, проскользнет по венам и  коснется сердца. Выпрыгнет, пройдется по подоконнику, усядется потом, свесив ноги, закурит, небрежно попросит кофе.

 И я побегу ставить чайник, расставлять чашки, нарезать пирог.

Ждать ветра. Чувствовать, как слова прилипают к свитеру, скользят по голой шее, скатываются по груди и разливаются по телу. Но там больше не осталось отметин- доказательств, что были знакомы когда- то. На лбу три морщины, на щеках –ямы, а губы закушены, по подбородку - струйка крови.

Ждать Ремарка.

И просидеть весь рассвет. Пока боль не отступит. Пока не расслабит хватку, не отползет, не спрячет щупальца.

 Пока город не прозвенит за спиной, с шумом открывая створки окон.

- Здравствуйте, Эрих!

Давным-давно, Вы научили меня знать, что у счастья, как всегда, нет множественного числа, а боль не знает национальности.

Вы сказали, мы способны гудеть, как колокола, или дребезжать, как мусорные бачки, — в зависимости от того, кто и что в нас бросит.

Вы знали, сильный штормовой ветер не запрешь, даже если он прилетит, насквозь пропахнув мимозами и с весенними цветами в руках. Вы сказали, надо предоставить ему пространство, тогда он смягчится и бросится к кому-то на шею со сплетенным изо всех цветов венком.

Вы видели, я почистила небо. Теперь оно синее. Не почернеет. Облака растолкала по углам, вышила крестиком тюльпаны и розы. И научилась прясть. Из лучей солнца. По шесть нитей. В одну косичку. Получается красиво. Я покажу. Мы сможем жить теперь ни бедно и не богато, а нормально. Других не хуже. Верите?

Главное, не рассказывать Богу. Бог не должен услышать.

Два шага вперёд и один назад, я знаю, я помню. 

Вы сами  варили мне кофе в три часа ночи и  сидели с книгами до утра, до рассвета. Ждали, когда прозвенит первый шаг, прошелестят шины машин и  радио не проворчит на кухне что-то неразборчивое.

- Помните, Эрих, погружение в  ночь? Ваша книга при свете настольной лампы? Падающая звезда прямо на шершавую дранку крыши?

Мне всегда было хорошо с Вами, без света, без окон. Слушать, дышать, касаться. Всё через душу,выворачивать её наизнанку,  и всё обратно в душу, впитывать, ждать, хотеть.

Вы всегда были ветром. Парижским  у Триумфальной арки, берлинским  у кафедрального собора, швейцарским, горным,  моим, морским, осенним почти, когда волны обжигают ледяной пеной, а солнце прячется за туманной дымкой.

Кальвадос – тысяча яблок в одном бокале. Кельнер, замерший с бутылкой у столика.  Свечи, Париж.  

Разве можно что-нибудь объяснить, когда не смотришь друг другу в глаза?

Я тону в Ваших – карие, осенние сумерки – ловлю каждое слово, чувствую, как  слова  бьются рядом с сердцем, потому что рассвет задержался, испуганно сжался, застыл на ресницах. - Одиночество легче, когда не любишь, - сказали Вы. Я помню, что лучше умереть, когда хочется жить, чем дожить до того, что захочется умереть. Я помню многое из того, что Вы сказали. Вы научили проживать несколько жизней сразу. Постепенно, одну за другой, как в многосерийном фильме. Вы знали и, наверное, даже всё- таки верили, когда читали мои послание на ночном небе. Ночь всегда слишком коротка, когда надо, чтобы она не кончалась. Я провожаю ее под невыносимый блюз, под который хочется плакать и танцевать. Рыдать, как скрипки, разрываясь на части. Потому что первый человек, о котором ты думаешь утром и последний человек, о котором ты думаешь ночью — это или причина твоего счастья или причина твоей боли. Я купила уже целый блок чистых листов, чтобы переписать всё заново. Всю жизнь, верите? На чистовик.Совсем по- другому, иначе. И  заказала билеты в Ниццу. - Вы поедете, Эрих? …

Что я прячу в своем творческом кармане?

От волос запах дыма. Я опять пахну улицей и утренним туманом. Руки по локоть в дожде.
Во сне было всего четыре стороны. Не много, не мало, а ещё одиннадцать слов – рун на спине, чуть повыше лопаток.
Думаешь, так легко пережить стужу? Наставить двоеточий и многоточий вместо обычных вопросительных знаков.
Ждать, когда утро раздавит город солнечным светом, просочится под кожу, проскользнёт по венам, коснётся сердца. Выпрыгнет, пройдется по подоконнику, усядется потом, свесив ноги, закурит, небрежно попросит кофе.
А я сожму отяжелевшую голову обеими руками и просижу весь рассвет. Пока боль не отступит. Пока не расслабит хватку, не отползет, не спрячет щупальца.
Сны делают тебя моложе лет на десять, нет, сразу на двадцать. Когда можно с нетерпением ждать кошмаров и замирать от случайного прикосновения. Опять пахнуть той же улицей и тем же ветром. Носить рваные джинсы и потёртую кожанку. Идти в никуда и ждать, когда новый сон обрушится на тебя весёлым весенним ливнем, и можно не закрывать окно, и собирать жёлтые нарциссы в парке.

Сесть  потом за стол и достать из кармана блокнот.

"Здравствуйте, мой генерал!

Как будто я не писала этих слов в каждом письме, не выводила вилами на воде, не слышала музыку волн и шёпот ветра на пустынном пляже.

Знаешь, оказывается, любовь – это беда. Бросаешься с головой, как в омут, разбиваешься, раскалываешься на тысячи мелких кусков, что потом не собрать, не склеить.

Только ожить однажды утром, перелистать написанное, вспомнить, как будто ожечь себя вновь. Опять почувствовать, как дрожат пальцы, когда наливаю тебе кофе, как за окном внезапно шумит море и ветер выбрасывает на песок осколки нашего разбитого корабля".

Чем мы были?

Книгами и стихами, залпом прочитанными в полночь. Гитарой. Облаками, белыми на синем где-то вдали.

Мгновениями.

Словами.

Мокрым пляжем после шторма.

Ветром и дождём, бьющим по перилам балкона.

- Вам живется с другою? Не мною?

Когда ком стоит в горле с утра, а утро должно наполнять морем.

Дышать в затылок, окатывать с ног до головы, чтобы, вынырнув и отдышавшись, увидели лишь бескрайность летящих волн.

Как же  всё правильно: жить по правилам, не стирать штампы в паспорте, не искать оправданий. Ощущать, как город дышит в спину множеством костров, и языки пламени подпрыгивают высоко в небо.

Только помнишь родинки? На плече, на боку, на запястье. Еще ямку на подбородке. Ты говорил, что к изменам.

Когда столкнув одеяло куда- то в ноги, наконец- то сажусь

И солнце почти насильно рвется сквозь плотную ткань, я замечаю лучи на столике и на салфетке. Протягиваю руку, и оно врывается прямо на пол, на подушки и простыни.

- Задерни- глазам больно,-  как будто просишь, как будто рядом.

Как будто знаю, что если протяну  руку, ничего этого уже не будет, растает, расплавится под первым  горячим.

Если уйдёшь, я найду твои стихи и перечитаю всё заново, словно переживу, перенесу в себе снова и снова. Услышу, как они звенят во мне эхом, угадаю, как слова просочатся под кожу, а рубцы превратятся в раны. 

Как в юности, всё на двоих .

На двоих горсть серебра.

И пуля на двоих. И крылья в рюкзаке за спиной. И море, и ветер, и небо.

А я, засунув руки в карманы, побреду следом за эхом, собирая его в мокрые ладони и рассовывая по карманам.

Ты говорил, утро никогда не наступит. Но оно наступало после тебя. Горело красной полосой над крышами домов, садилось на подоконник, включало чайник, заваривало кофе.

А я  словно прошлась по карнизу и уселась на самой высокой крыше, чтобы глотнуть мартини прямо с бутылки и прыгнуть вниз. Почувствовать, как ветер проникает в тебя сантиметр за сантиметром, без прелюдии, без комплиментов. Вживую. Зажимает тебе рот ладонью, чтобы не вскрикнула слишком громко, чтобы знала своё место и не перепутала номера телефонов.

Ветер опустит  в подушки, запутается в застёжках, крючках, проникнет в узкое и сухое, наполнит влагой, как напоит. Оставит опустошённую и горячую, как наш жёлтый пляжный песок, который мы насыпали в карманы курток.

Какой он ветер? Западный, северный или южный?

Любить ветер – это почти как засыпать в камере – обскуре. Мир переворачивается с ног на голову, утро мгновенно становится вечером, а вечер утром.

   

Просто знаешь, оказывается, ничего не изменилось. Время не вылечило, раны затянусь, но шрамы остались.

Когда я распахнусь навстречу всему сразу, не требуя взаимности.

- Почему?
- Потому что с тобой! – скажу в темень комнаты.
Даже не насквозь, а поверх тела, по изгибам, точно и уверенно, как по струнам.
- Потому что с тобой!
С каждым толчком сердца, в мозг, в остроту памяти, прямо на блокнотный лист
невыплаканностью скрипки.

- Здравствуй же, мой генерал!  

Когда придёт время вернуться.

И, может быть, сразу наступит июнь.

Ворвётся в распахнутое окно брызгами из-под колес и разноцветными беретами зонтов.

И дверью.

Зеленой дверью за окном.

Только протянуть руку и толкнуть.

Чтобы стоять на ветру, спрятав руки в карманы и щурясь от яркого света. Стоять, подняв ворот кожаной куртки. В моих карманах - любовь. Как горсть серебра. Как две пули, как два крыла.  Но вздрогну, когда за спиной раздастся звонкий мальчишеский голос:

- С днем рождения тебя, мой генерал! …