Я плыву на облаке верхом…

Я плыву на облаке верхом,

Я плыву на облаке и вижу…

                                                                                                                            Светлана Пшеничных

Заглянуть в облака. Приподнять белую, почти невесомую завесу, чтобы увидеть то, что всегда рядом, то, чего не замечаешь, проходя мимо, потому что это слишком привычно, слишком обычно, буднично. Кажется даже, что так было всегда, ещё до твоего рождения: люди, вещи, город. 

***

Я  вижу, как он спит. Раскинув сильные руки, прикрыв длинные ( почти женские) ресницы. Я смотрю на легкую небритость щёк, на едва заметные морщины у самых глаз и понимаю, что так давно не смотрела на него, не всматривалась в знакомые черты,  не касалась (случайно) руки, не молчала вместе, не сидела рядом, положив голову на плечо, как раньше.

Слишком давно, но кажется, что совсем недавно, потому что до сих пор он рядом.

Встречает утро.

Любит мой  крепкий кофе. Оладьи на завтрак.

Ветер в распахнутое окно, (но разве можно любить ветер ? – спрашивает каждое тёмное октябрьское утро).

Просит на обед бризоль и чтобы хлеб был с хрустящей корочкой.

Укрывает пледом, когда засыпаю на диване  вечером.

Знает, где лежат любимые конфеты и почему на небе зажигаются звёзды.

Может быть, чтобы быть вместе, важны эти мелочи, хрупкие, незначительные. Но я смотрю, как он спит. Как дышит. Как улыбается, когда ему снится что-то приятное.

Любимый мужчина в любимом доме.  

***

Город, как на ладони.

Купола церквей, красные крыши домов и солнце. Вспыхивает красной полосой, чтобы потушить звёзды. Скользит золотом сквозь жалюзи, шторы и щели. Всё ещё по-летнему весёлое, румяное.

Улыбаюсь. Утру, октябрю и первому заморозку, съевшему последние георгины в осеннем саду.

Улыбаюсь.

Кутаюсь в тёплый шарф, туман, ветер и солнце.

***

Упасть. Утонуть снова. Разбухнуть уже сегодняшними метровыми буквами по стенам набережной « Я люблю тебя!». ( А тогда их не было). Сверкнуть звездами, каплями, огнями. Остаться мелом, охрой, бронзой.

Диптихом отзвенеть (нечаянно) где-нибудь под башней.

Увидеть (во сне почти), как собор идет трещинами, как от него отваливаются обломки, катятся по площади, проваливаются в ямы. Вместе с людьми, в которых отражаются надписи, слова, разговоры.

Целая летопись.

Отдается потом эхом.

Или гитарой.

Через час и двадцать пять минут без Бога.

И на оконных решетках узлами веревки-простыни, под головами набитые рюкзаки, пустые комнаты.

И я.

Таскаем в сумках бюст Данте и томик Жака Превера.

Кажется, здесь мне двадцать или двадцать пять.

У сегодняшней резиденции Король - сфинкс. Очень давно на нем был парчовый жакет с золотыми пуговицами, серьга в ухе, а на пальцах столько колец, что ни взять, ни сжать скипетр он просто не мог. Только смотреть. Ткнуть пальцем.

Хоть куда-нибудь. Чтобы мы прятались за баррикады, поближе к костру- греться, растирать покрасневшие руки, прыгать.

Набросать ночное « Письмецо потомкам». Ведь потом это обязательно издадут, распечатают, разнесут по подъездам, улицам. Напомнят. Через двадцать лет. Тогда казалось, что много, сегодня- мало.

***

Ложусь ничком.

Клетчатый плед, как убегающее вдаль шахматное поле. Или взлетная площадка для летающей тарелки со значками-иллюминаторами.

Слушаю, как хлопает входная дверь.

Ведь прямо за нею город. Башни, часы, красные крыши домов, улицы. Маленькие, тихие, утренние, наполненные запахом кофе и булочек.

Полупустые, полусонные.

- Тебе пора, наверное?

Отпущу облака и пойду дальше.

- Доброе утро, город!